Помимо всего прочего, будучи по специальности лингвистом, я испытывал чисто исследовательский интерес к предмету, ставшему волею судеб и политики достоянием прессы и, стало быть, предметом профанации. Что изо всего этого получилось - судить не мне: субъективизм оценок в любом случае останется на моей совести. Тем не менее осмелюсь утверждать, что высказываемые здесь взгляды принадлежат не мне одному, но характеризуют отношение к проблеме достаточно распространенное, если не доминирующее - разумеется, повсюду, кроме Галиции.

Вопрос, заданный в предыдущем абзаце, можно сформулировать и иначе: во взаимоотношениях украинцев и русских (а также Украины и России) на протяжении столетий присутствовали две противоположные тенденции: с одной стороны, ощущение братства при всех культурных и психологических различиях, с другой - взаимное ревнивое неприятие неких глубинных этнопсихологических характеристик, обнаруживающих себя не столько в бытовом, сколько в историческом плане.

Выводы оказались неутешительными для тех, кто считает возможным признание Украины самостоятельным национальным организмом не на уровне государственных институтов, а на уровне обыденного сознания. В силу нескольких причин, существование России и Украины в качестве суверенных соседей еще долго будет осознаваться как аномалия народами обеих стран, и никакие договоры и декларации здесь, увы, не помогут.

Причина первая. Давно известно, что украинский язык, как и белорусский, воспринимается многими русскими, скажем так, с юмором, как некое забавное недоразумение. Еще показательнее, что многие украинцы, как и те русские, что не разделяют подобного "снобизма", приводят в качестве примера достоинств украинской речи главным образом ее "певучесть" и "мелодичность", явно путая языковые категории с фольклорно-музыкальными. До сих пор, насколько мне известно, никто не задавался вопросом, в чем причина такого "неадекватного" отношения к украинскому языку, ведь, к примеру, польский никогда не воспринимался русскими подобным образом - как бы они при этом ни относились к его носителям. Дело здесь, как мне кажется, в том, что, в отличие от западных и южных славян, восточное славянство представляет собою некий континуум диалектов, то, что в среде специалистов называется "языковой непрерывностью"; иными словами, четких границ между языками не существует, и жителю Сумской области Украины в языковом отношении легче общаться с курянином или жителем Брянска, нежели с львовянином, не говоря уже о гуцуле.

Как правило, при наличии подобной системы плавно переходящих друг в друга диалектов на основе одного из них возникает единый для всего множества наречий литературный язык, вытесняющий все прочие разновидности языка на уровень средства сугубо бытового общения. Единственное исключение - голландский литературный язык, возникший на базе нижненемецких наречий, но ставший при этом, в силу чисто политических причин, самостоятельным литературным языком (обслуживающим при этом две различные этнокультурные общности - голландскую и фламандскую!). В подробности вдаваться не будем, вернемся к "братьям-славянам".

Вышеупомянутый комический эффект при восприятии украинской речи русскими обусловлен тем, что сравнительно новый литературный язык, созданный на диалектной базе, достаточно близкой к языку существующему, но в то же время от него отличающейся, неизбежно будет восприниматься как узаконенное просторечие (читаю либретто оперы: "Травiата - с iтальянського - пропаща жiнка"; смотрю (с трудом) рекламу "та Ваша шкiра залиша?ся гладенькою" и т.д.; комментарии излишни). Кто бы ни пытался доказать, что мне надлежит относиться к украинскому, как любому другому иностранному языку, я органически на это не способен, как и, смею утверждать, большинство носителей русского языка - независимо от национальности и тем более политических взглядов. Разумеется, дело совсем не во мне, а в неких не зависящих от нас моделей восприятия: то, что на личном уровне можно было бы считать психологической проблемой индивида (моей в данном случае), на уровне общественном становится объективной реальностью, заставляющей считаться с собою в том числе и тех, кто менее всего бы этого хотел.

Другая сторона дела состоит в том, что когда на базе некоего диалекта, относящегося к той же непрерывной языковой среде, внутри которой уже возник литературный язык, создается "альтернативная" языковая норма, это неизбежно приводит к борьбе и подавлению одного из конкурентов. Так уже было в русской истории, когда "западнорусский литературный язык... прекратил свое самостоятельное существование. При этом гибель его была вызвана не каким-либо правительственным запретом, а просто его ненадобностью; поэтому он не был вытеснен московским, а слился с московским"1. Остается добавить, что этот "западнорусский литературный язык" был ничем иным как официальным языком делопроизводства Великого княжества Литовского и, как следствие этого, был перенасыщен полонизмами. Факт этот немаловажен, так как именно польская языковая стихия полностью подчинила себе украинский разговорный, а в еще большей степени - литературный язык.

Казалось бы, ну что с того? Подчинила и подчинила - нам-то какое дело? Ведь никто, в самом деле, ни украинского, ни тем более польского языка нам не навязывает. Но, во-первых, навязывает, и весьма эффективно, новому поколению русских, родившихся на Украине. Во-вторых, замена церковнославянской языковой основы, составляющей от 50 до 80 процентов великорусского литературного языка (причем приведенной при Алексее Михайловиче и Петре I в соответствие с малороссийской традицией в ущерб московской) основой польской явилась "изменой всему прошлому Украины, так как введение церковнославянского языка в России и сохранение чистоты русско-церковнославянской традиции теснейшим образом связано именно с Украиной"2. Для сравнения, не вникая в историю взаимоотношений Украины с Польшей и Россией, достаточно вспомнить, что русское слово "быдло" есть не что иное, как польское заимствование, означавшее "непольские обыватели польских земель", то есть главным образом украинцы и белорусы...

Причина вторая, непосредственно связанная с первой. У украинской государственности нет истории. У украинской же культуры - есть, но весьма специфическая: можно спорить, можно по-разному оценивать разные ее аспекты, но факт остается фактом - всякий раз, когда украинцы выступали на историческую арену как самостоятельная сила, это была сила сугубо разрушительная. Все попытки отдельных магнатов типа князя Вишневецкого создать нечто вразумительное в государственной сфере оказывались бессильны перед стихией безвластия и разнузданного насилия, коим на протяжении трехсот лет славились украинские крестьяне, они же казаки, они же мирные пахари. Сколь бы ни были неприятны "москалям" всех мастей нынешние украинские демарши, их историческая память не отягощена ужасами хмельнитчины, набегов гайдамаков, а позже петлюровских и оуновских банд на польские деревни (о евреях умалчиваю, потому как описание первобытных зверств способно привести лишь к дополнительному озлоблению). Так что Польша, так радеющая сейчас за независимость Украины от Москвы, делает это из одной лишь нелюбви к нам, а отнюдь не из нежных чувств к "быдлу" (не в обиду будь сказано), которое, в силу своей короткой исторической памяти, склонно все принимать за чистую монету.

Причина третья, вытекающая из второй. Когда в странах Балтии возникают движения реваншистского толка, это может вызвать раздражение, досаду, даже некоторую озлобленность (что мы в настоящее время и наблюдаем), но не более того. Когда же бывшая премьер-министр Украины заводит старую песню о статусе бандеровцев (и никто не воспринимает это как провокацию), когда во Львове стоит памятник Петлюре, а ветераны дивизии "Галичина" чувствуют себя не менее комфортно, нежели их коллеги в Риге, - это симптомы неизлечимого раскола национального сознания. Грубо говоря, ни Рига, ни Таллинн, ни Вильна для русского сознания не представляют части его Родины. Если разобраться, то и Львов с Тернополем - тоже. А Киев, Харьков и Полтава - представляют. Нынешний статус-кво - такая же фикция, как отторгнутое от Сербии Косово. Рано или поздно он рухнет. Опыт показывает, что происходит это посредством большого кровопролития.

Переходя от негатива к позитиву, боюсь, что большого оптимизма сам от себя не дождусь. Идеальным, но крайне маловероятным решением был бы раздел Украины на две области, одна из которых отошла бы под протекторат Польши, что соответствовало бы, между прочим, историческим реалиям и польским интересам. За последние лет двести поляки, надеюсь, поумнели и слово "быдло" исключили из своего лексикона. Вторая часть вошла бы в состав России - опять-таки на правах широкой культурной автономии.

Однако все это лишь бесплодные мечтания. На деле Украина, в своих нелепых советских границах, будет еще долго провоцировать самые темные стороны как украинской, так и русской души. Дай Бог, чтобы трижды проклятые "герои" Украины - Богдан Хмельницкий, Мазепа, Петлюра, Бандера, Коновалец - остались ее последними героями.