Погибшие в Донбассе0 «Уж сколько их упало в эту бездну…»
Почему бойцы и волонтеры не верят данным штаба АТО о погибших воинах
Память рисует картинку сентябрьских событий в захваченном сепаратистами селе Новоекатериновка Старобешевского района Донецкой области, где пыталась выйти из Иловайского котла одна из украинских колонн. Вот поля, усеянные останками наших бойцов. А вот линия электропередачи, на которую взрывной волной закинуло тело одного из военных. Неожиданно водитель резко бьет по тормозам, чтобы не наехать на лежащие прямо посреди дороги иссиня-черные тела армейцев…
Господи, как же хочется все это забыть! Но надо помнить. Ведь если все, кто это видел, решат себя пощадить и не возвращаться к страшным воспоминаниям, мы никогда не узнаем, сколько наших бойцов полегло на войне в Донбассе. Еще в декабре 2014 года экс-генпрокурор Виталий Ярема сообщил, что жертвами иловайской трагедии стал 241 украинский военнослужащий. А недавно главный военный прокурор Анатолий Матиос увеличил эту цифру до 459 человек. Выжившие участники трагедии и волонтеры уверены: она унесла не меньше тысячи жизней. А то и больше. И мы склонны им верить. Ведь только в одной Новоекатериновке, где мы побывали, на первый взгляд погибло не меньше 150 или 200 бойцов!
Почему официальные структуры занижают число потерь? Возможно, они не желают раскачивать лодку и пугать общество? Или сами не владеют достоверными данными? Как выяснилось в ходе нашего расследования, существует ряд проблем, которые действительно не позволяют судить о количестве погибших. Некоторые из них возникли из-за необдуманных решений и халатности чиновников в начале АТО и теперь являются непреодолимыми. Другие можно решить. Была бы воля. Но ее почему то нет…
Проблема первая
Остались на территории врага
После жесточайших сражений сотни погибших украинских бойцов остались на территории ДНР и ЛНР. Некоторые из них до сих пор лежат там, где встретили смерть. Других сепаратисты забрали в морги. Третьих прикопали при отходе боевые товарищи или местные жители. Какое количество убитых солдат находится на территории врага, достоверно никто не знает. Ведь в битвах активное участие принимали добровольческие батальоны. А сколько в них входило и входит сейчас бойцов, власть попросту не знает (но об этом чуть ниже). Для того чтобы хоть как-то залатать дыру, официальные структуры утверждают: за время АТО пропало без вести (читай, скорее всего, погибло) около 400 человек. Не уточняя, что в данном случае речь идет лишь об армейцах. А бесследно исчезнувшие милиционеры, нацгвардейцы и добровольцы в это количество не входят. Впрочем, попытки разыскать погибших все-таки предпринимаются. Осенью минувшего года была создана поисковая группа «Черный тюльпан», которая работает под эгидой управления гражданско-военного сотрудничества при Генштабе и занимается вывозом тел наших бойцов с территории ДНР и ЛНР. Лично связываться с родственниками погибших она права не имеет. Ее задача — вывезти тела и передать всю информацию о них военным.
— Свою первую поездку в Донбасс я никогда не забуду, — рассказывает один из волонтеров этой организации, археолог Юрий Коваленко из города Глухов Сумской области. — Еще когда мы выезжали из Киева, я зашел на базу за документами и заметил на столе бумаги. Это была распечатанная страничка из соцсети, принадлежавшая пропавшему без вести бойцу. Я обратил внимание на то, что отчество у парня какое-то необычное. Удивился… Ну а потом мы сразу поехали в АТО. И я об этих бумагах забыл. Первой нашей точкой было село Горбатенки, неподалеку от Новоекатериновки. Во время Иловайского котла там тоже шел бой. Поэтому местные жители повели нас на кладбище, где нам предстояло впервые раскопать могилу. У всех, конечно, был мандраж. Я тоже думал: как же я все это перенесу? Вот согласился, а нервы сейчас как сдадут… Кстати, уже впоследствии я понял, что это был один из самых жестких объектов за все время моей работы в «Черном тюльпане». Может, так и надо было, чтобы не по нарастающей, а сразу шарахнуло. Не знаю. Так вот. В этой могиле было шесть человек. Вонь такая… просто нельзя передать словами. Никакие защитные средства не спасали: мы сразу их выбросили, остались только в очках, чтобы в глаза ничего не попало. Жара тогда стояла страшная, а во время похорон тела завернули в полиэтиленовую пленку. И когда мы их начали доставать, вы уж за подробности извините… — Юра на секунду замолкает, переводит дыхание, потом продолжает:
— У нас же задача все осматривать: личные вещи, наколки, особые приметы. Они могут быть зацепкой для опознания. И если мы что-то прозеваем, дальше будет уже не узнать. И вот в какой-то момент у одного из погибших я заметил цепочку. Она из кармана у него свисала. Я, естественно, за нее потянул и достал документы. Это оказался тот парень, чью страничку из соцсетей я видел в офисе. Представляете?! Видно, судьба была моя такая — найти его…
По словам Юры Коваленко, в этом же селе они забрали тело бойца, который во время боя получил тяжелые ранения и умер в доме местных жителей. Они же его и похоронили. Перед смертью парень успел позвонить матери.
— Еще мы собрали обгоревшие тела, которые лежали прямо на месте боя в центре села, — продолжает Юра. — А вот в поле, где тоже были незахороненные, пройти не смогли. Жители села нам рассказали, что там был бой и какой-то офицер очень долго отстреливался, до последнего, а большинство наших бойцов ушли в поле. Мы сначала туда пошли по подсолнухам, а потом заметили нетронутые растяжки. Ну и не стали рисковать. А уже через три дня нам местный голова позвонил и сказал: дээнэровцы сняли растяжки и говорят, что в поле лежат четверо погибших. Мы, естественно, тут же выехали. Приехали и видим: сепары забирают оружие наших ребят (там было все: автоматы, боеприпасы, гранатометы). Ходят, кривятся так брезгливо… Еще и половину документов у погибших вытащили. И зачем только?! Ну мы подождали, пока они уедут, и забрали тела. Короче говоря, в этот раз нам повезло. И сколько потом было случаев, когда знаем, где лежат, а забрать не можем…
— Говорят, аналогичная история в Дебальцево?
— Да везде. Много брошенных тел. Хотя где-то местные все-таки прикапывают. А иногда и наши бойцы оставляют. Вот на Саур-Могиле забрали одного. Когда военные отходили, они впопыхах его прямо на носилках бросили в яму и зарыли. Часто бывает, что подбивают машины, в которых везут «двухсотых». Такой случай был под Дебальцево. Стоял подбитый грузовик на высоте рядом с разбитыми блиндажами. Водитель и сопровождающий погибли. Сколько в этой машине было тел? Думаю, не менее 10. Высота переходила из рук в руки (то ЛНР ее захватывали, то ДНР) и добраться туда мы не могли. А мне все время звонил мой земляк из Сум. Он откуда-то точно знал, что тело его погибшего сына в этом грузовике. И потом как-то через ДНР он все-таки смог забрать останки сына. Не знаю как… Думаю, отдали просто. Мы же тоже регулярно забираем тела в моргах Луганска и Донецка. Но отдают нам далеко не всех. Вообще, главная проблема заключается в том, что мы просто не знаем, где лежат погибшие. Где их искать. Думаю, что когда АТО закончится, еще лет 10 будем находить их по всему Донбассу.
Когда в середине января начались активные боевые действия в Донецком аэропорту и Дебальцево, «Черный тюльпан» на некоторое время приостановил свою деятельность.
— Мы сначала пытались выезжать, — рассказывает глава поисковой миссии Ярослав Жилкин. — Но поездки заканчивалось такими приключениями, что мы от этого отказались: нашим поисковикам и мешки на голову надевали, и на мины они пару раз едва не нарвались, и обстреливали их. Поэтому, пока были активные боевые действия, мы туда практически не попадали. Но было много погибших, и мы начали помогать их вывозить. В целом с осени 2014 года мы вывезли 550 тел. Но это не только найденные нами. Многих нам передали сами боевики. Сейчас продолжаем проводить поисковые работы.
— Где больше всего находите?
— В районе Старобешево. Все тот же Иловайский котел.
С Ярославом Жилкиным мы беседуем у него в офисе. Он встает и подходит к большой карте во всю стену. На ней желтыми кнопками обозначены точки, где уже проводились поисковые работы и находили тела. В некоторых местах концентрация погибших заметна сразу.
— Под Дебальцево тоже было много, но нас туда не пустили дээнэровцы, — продолжает наш собеседник. — В основном останки забирала та сторона и передавала нам в определенной точке. В целом из-под Дебальцево мы привезли порядка 150 тел. Точнее не скажу, мы отдельно не считали. По Иловайску тоже отдельно цифры не сбивали. Часто приезжали — тел уже нет. Нам удалось вывезти оттуда, на пути отхода наших колонн, не меньше 100 ребят. Но там, как и по всему Донбассу (а особенно в Дебальцево), еще осталось, что искать. Думаю, много их там еще лежит.
Долгое время поисками оставшихся на той стороне погибших бойцов занималась и организация «Офицерский корпус». Мы спросили у ее главы Владимира Рубана о массовых захоронениях наших военных в Донбассе. Волонтер «Офицерского корпуса» Алла Чонгар вывезла «с той стороны» с апреля 2014-го по март 2015-го почти полторы тысячи наших погибших бойцов!
— Ходят слухи (их в основном распространяют сепаратистские и российские СМИ) о том, что, покидая поле боя, наши военные оставляли массовые захоронения. Во время командировок в АТО мы пытались их обнаружить. Да так и не нашли ни одного… А вы что скажете? — поинтересовались мы.
— Этим сплетням верить не стоит, — считает Владимир Рубан. — Это информационные войны, нагнетание паники. По всем заявлениям, которые мне давали о массовых захоронениях, — ни одно из тех, о которых мне говорили, не существовало. Ни одно! Я туда выезжал сам. Например, ходили слухи о телах в реке под мостом в городе Счастье. Туда приехала по моей просьбе группа киевских водолазов, проверили все вокруг, задокументировали на фото и видео — не нашли ни одного трупа. А ведь тогда у меня была, как мне казалось, неопровержимая информация из Луганска о том, что в реке массовые захоронения бойцов «Айдара». А последний раз, когда мы возвращались из большого похода по тылу, было сказано, что ОБСЕ выезжает на массовые захоронения около Донецка. Мол, там около 400 человек в одной яме. Мы сказали тогда, что тоже поедем. Я хотел убедиться лично. Кощунственно все это! И ничего не подтвердилось. Захоронение то, нашли, но там было девять тел. И все! Другой вопрос, что у нас нет точных данных о погибших, оставшихся «на той стороне». Власти говорят, без вести пропавших около 400. А у нас есть от 500 до 800 человек, считающихся без вести пропавшими, — это те, кого мы по фамилии, имени, отчеству можем назвать и искать. А есть еще те, о которых мы ничего не знаем. И никто не знает, где они: были на войне — не были.Их родственники не интересуются, командиры и подавно. Поэтому общее количество без вести пропавших и погибших мы не можем назвать. Я думаю, никто не может.
Проблема вторая
Нет учета тех, кто участвовал в боях
Конечно, проблемы подсчета убитых или без вести пропавших (даже оставшихся «на той стороне») могло и не быть. Прежде всего, если бы мы знали, сколько людей воевало и воюет в добровольческих батальонах. И понимали, куда и в каком количестве их направляли. Но такой учет, судя по всему, никто не вел.
— Вот «Донбасс», например… — говорит чиновница из Днепропетровской обладминистрации, просившая не называть ее имени. — Или «Днепр-1», или «Шахтерск» (теперь «Торнадо»). Понимаете, у нас многие ребята отправились в зону АТО вместе с батальонами, но либо не успели в военкомат сходить, либо медкомиссию не прошли, либо еще что-то. И получается, что пошли воевать неофициально, не в составе этих батальонов. Покупали берцы и форму и просто уходили. И таких много было. Очень. А это же вопрос: как теперь подавать на участника боевых действий? А если погиб, кто будет подавать? И как вообще их посчитать? Да что там! В том же Иловайском котле мы вообще не знаем, сколько было наших людей, кто был и сколько погибло. К нам в Днепропетровск вначале оттуда привезли больше 400 человек. Даже стенка в одном морге выпала — такое было количество тел. Но потом продолжали довозить в течение еще нескольких месяцев (так же теперь везут из Дебальцево — их сейчас у нас уже более 160!). И не только к нам, но и в другие морги. Мы потом пытались считать в целом, и вышло, что из Иловайска не менее тысячи погибших привезли. А сколько еще на той стороне осталось?!
Неофициально подтверждают сказанное и военные.
— Точного количества без вести пропавших у меня нет, — говорит источник «Репортера» в Минобороны. — Но могу однозначно сказать, что официальная цифра не соответствует действительности — она просто не может соответствовать. Потому что в списки без вести пропавших данные человека заносятся только после того, как его фамилию подадут согласно специальному приказу. Это должны делать непосредственные командиры — только тогда человек может быть зачислен в список либо погибших, либо без вести пропавших, либо попавших в плен. Но очень часто командиры не делают этого — просто не подают информацию. Могу привести несколько конкретных примеров, когда по сегодняшний день нет докладов по некоторым людям. Вот похоронили буквально позавчера полковника из тыла Генерального штаба Андрея Лепеху. А он не числился вообще ни в одном списке. Потому что не было доклада по нему. Сплошь и рядом такие оплошности допускает руководство батальонов, например «Айдара» или бригад: 71-й, 80-й, 72-й — не подают информацию о людях, и все тут. Я еще понимаю, если батальоны, например ввиду своей занятости и всего остального, не успевают вести документацию. Но штаб тыла Генерального штаба?! Для них эту справку сделать ничего не стоит. Но они умудряются относиться к этому халатно, как в случае с Лепехой. Люди в штабах понятия не имеют, что такое война, далеки от реальности, поэтому и относятся к этому спустя рукава. Да что там! Списки у волонтеров часто оказываются более точными, чем у официальных структурных подразделений. Другой момент, что в списки без вести пропавших вносят погибших: а если тела нет, человека «двухсотым» не будут считать, даже если есть свидетели его смерти. В то же время цифру погибших тоже нельзя вывести, потому что мы не знаем количества пропавших — где они и что с ними. Скажем, батальон «Айдар» — в нем числится 400 человек, а реально там около 3 тысяч. Как можно определить, где этот человек и что с ним? Самая большая наша проблема заключается в том, что не ведется учет личного состава. В армии же как принято — обязательно построение, проверка личного состава. А в зоне боевых действий этого нет. Очень многие в самоходы уходят, кто-то «на пробку наступил»… Если бы контроль за личным составом был, у нас было бы намного меньше и потерь, и без вести пропавших, и дезертиров. По Дебальцево вот возьмите последнюю цифру, официально озвученную, кажется, 168 или 186 человек погибших. Но если взять номер тела погибшего там военного журналиста Дмитрия Лабуткина — он был 368-м. А это еще не все тела вывезены — там многие в воронках лежали. Просто их никто не забирал. Это больше всего меня убивает — священным долгом каждого гражданина является защита суверенитета Украины, но как только человек погибает или пропадает без вести, найти его становится священным долгом волонтеров и родителей. Государство не стремится отыскать тело и отдать его родным. Я знаю несколько историй, когда сепаратисты сами звонили родным, извинялись перед женами и детьми, предлагали вывезти тела. Всего-навсего они просили на полчаса прекратить ведение огня, чтобы можно было тела забрать. Сами предлагали вывезти их в нейтральную зону. В частности, по Лепехе так и было. Денег не просили. Мне его жена рассказывала, что звонили дважды, но она не могла достучаться до наших. В результате так и не договорились. Тело пропало. И только благодаря «Черному тюльпану» удалось его потом найти. Кстати, пару недель назад еще вывозили останки тех, кто погиб под Иловайском. Это уже были не тела — маленькие фрагменты. Вместе с 22 киборгами, которых привезли, там были и фрагменты двух тел бойцов из-под Иловайска. После той трагедии там очень много тел оставалось. И я не знаю, кто ведет переговоры о том, чтобы их достать. Но, как по мне, кроме волонтеров больше никто этим не занимается.
— А много дезертиров из общего количества тех, о ком ничего не известно?
— Думаю, около 3–5%. Но погибших на них не списывают. Это слухи. Нет смысла. Ведь по факту гибели, по закону, должно возбуждаться уголовное дело. А если нет тела, нет и дела.
— А как вы думаете, есть ли живые среди без вести пропавших?
— Вероятно, имеется такой процент. Но он очень маленький — где-то 1–1,5%, не больше.
— Когда был Иловайский котел, руководство АТО не знало, сколько там людей находится, — говорит Ярослав Жилкин. — Были же такие «туристы» — приехал, пару дней с автоматом пострелял, селфи сделал и уехал. Никакого учета не велось, потом уже началось. Сейчас не знаю, ведут ли они учет, но не отчитываются, кажется, до сих пор. Ну и потом, у нас же все разобщено. Поэтому люди думают, что кто-то цифры скрывает. А на самом деле просто нет контроля. У нас ВСУ свой учет ведет, МВД — свои подсчеты, Нацгвардия — свои, СБУ — свои. Гражданских вообще никто не считает, и добровольческие подразделения ни перед кем не отчитываются. Единственный правильный способ подсчитать, сколько погибло людей, — это когда все родственники в единый центр дадут заявку, что их родные погибли или пропали. А пока трудно назвать объективную цифру.
— Понимаете, у нас не война, а АТО с привлечением ВСУ, — отмечает чиновница из Днепропетровской обладминистрации. — И руководит ею Антитеррористический центр. Заместитель начальника СБУ — глава Антитеррористического центра. Он руководит! Соответственно, он и должен понимать, какие подразделения и в какой зоне боевых действий принимают участие. Куда кого он направляет и в каком количестве. Сколько людей вернулось из боя, а сколько — нет. Это с точки зрения логики. Но на практике логикой никто не руководствуется. Вот и выходит полная неразбериха. Для того чтобы как-то упорядочить количество погибших, было принято решение Кабинета министров с 1 января 2015 года свозить все тела погибших АТОшников в морги Днепропетровска и Запорожья. Но везут еще и в Харьков, и в Киев, и в другие города страны. Да и на освобожденных территориях Донбасса они остаются. Так что посчитать реальное число ушедших из жизни бойцов нереально.
Проблема третья
Нет точного учета в моргах. Телами, по слухам, торгуют. В число погибших не вносят умерших от ран в госпиталях
Город Артемовск. Одноэтажный домик примостился на тихой улочке. Местный морг…
— Да ну как начиналось… — вздыхает судмедэксперт. — Оно постепенно все шло, по нарастающей. Неприятно, конечно. Сначала поступали в основном с пулевыми ранениями. А зимой во время боев в Дебальцево — взрывные, осколочные были. Уже куски пошли испеченные, части тела… Это же все сопровождается огнем. А вот в последнее время осколочных нет. Пулевые. Поутихло. Тех, кого привозят, мы осматриваем. Если бы себе оставлял то, что при них находили, был бы у меня целый арсенал оружия. Я теперь прошу тех, кто тела привозит, чтобы осматривали их! А в самом начале — захожу в морг, а там санитарка 70-летняя. Стоит и на пальцах (вот так вот в кольца продела их) две гранаты крутит. Спрашивает меня: вам эти цацки нужны? Я говорю, что вы делаете?! Едва инфаркт не схватил! «Осторожненько… — говорю, — Вера Ивановна. Тихонечко ручки опускаем и больше ничего не делаем».
— А где тела у вас хранятся? В морозильных камерах?
— Да вы что?! Не работают они. Мы зарплату четыре месяца не получали. Откуда деньги на фреон? Я за свет своими рассчитался.
— Как же вы трупы храните?
— Как… Лежат на полу, на каталках… Ну как на каталках. Каталок у меня пять, а трупов в день бывало 40. Лежали на полу один на другом. Потому что еще пройти как-то надо. Где они могут храниться? Еще есть два стола, но на них работать надо. Вскрытие делать. Были времена, когда они просто не помещались у меня в отделении. Лежали в секционном зале, в коридоре. Не помещались там — лежали на улице.
— Когда это было?
— Еще до выхода из Дебальцево. Было наплывами. Не могу сейчас точно сказать. Бывали дни, когда мы проводили до 20 вскрытий в день.
— Физически не могли больше?
— Это… Хм… Ну, поймите… Чтобы как положено взять все анализы, раздеть, помыть, вскрыть, обратно зашить, одеть, напечатать направление на анализы, протокол вскрытия оформить. На это при нормальных условиях (если человек умер без травм!) порядка двух часов уходит. А с травмами (в зависимости от тяжести) — от трех до пяти часов. Мы просто штамповали. Вскрывали и выписывали свидетельство о смерти. Вот это… — показывает стопку протоколов на столе. — Вот это я даже не обрабатывал. И не знаю, когда я буду это делать. Это нарушение. До этого всего АТО меня бы уже выгнали с работы. Но мы физически не успеваем. Фотографируем, зарисовываем. А потом уже будет время — будем писать.
— Военных вы всех в Днепропетровск отправляете?
— Это с января 2015 года. А до этого… Нам же с лета из Чернухино и Никишино возили. Я гляжу, никому ничего не надо. Стал записывать для себя немного. Для родственников. Они же мне звонят. Нашли мой мобильный где-то. Как-то в один день 150 звонков насчитал. Надо же им что-то отвечать. Вот в 2014 году военнослужащих было у меня 79.
— Признайтесь, родственникам отдаете?
— Ну, по-разному. Расписываются, забирают. Родственники, представители военкоматов, откуда призывались. Бывают военные, где они служили, забирают. По-разному. Я вот хотел на Днепр отправить. Так родня умолять стала. Говорю, я не успеваю вскрыть. Рыдают… Ну вскрыл… Что делать? Не отправил двоих. Отдал.
— Так они же в общую статистику не попадут теперь…
— И что? Ну не попадут! Главное, их близкие опознали и нормально похоронят. Уже хорошо! А вот как быть с теми, кто не опознан?
— А вы таких как оформляете?
— Да как… Долго писал в гражданских. Откуда я знаю, кто это? Как еще? А теперь в Днепропетровск на экспертизу ДНК отправляю. Пусть там разбираются.
— И сколько неопознанных было?
— Одна треть точно. Учитывая, что с начала АТО мы тут вскрыли 281 тело (с учетом гражданских) и с 1 января 2015 года 127 отправили в Днепропетровск. Вот вы говорите, неопознанных теперь не сосчитают. А что мне делать было? Эти… ваши… батальоны… Знаете, как они себя ведут? Привозят мне труп. Я им говорю: нужны данные. А они мне в ответ: принимай! Как? Мне же документы писать. Потом плюнул. «Кто привез?» — спрашиваю. А в ответ слышу: «Зачем тебе? Какая разница?» Я говорю, мне же надо свидетельство о смерти выписать. Родственники приедут забирать… Надо зарегистрировать, кто привез. Ну, мало ли какой вопрос возникнет. Может быть, у следователя: где случилось, когда… Как думаете, сказали? Нет! Даже район, где убили, скрыли. Даже название батальона не хотели говорить. Вот вам и неопознанные! А могли же помочь родне найти близкого человека.
— А как же теперь понять, сколько военных погибло, если в моргах их в гражданских записывали?
— Ох… После войны посчитаем. Лишь бы закончилось все это уже побыстрее…
— А как вы к данным штаба АТО о погибших относитесь? Верите им?
— Хе… Я когда слышу их новости, хочется телевизор разбить. Они говорят, по всей АТО сегодня трое погибших. Тогда почему я по трупам хожу?!
Впрочем, далеко не все тела добираются в морги даже на украинской территории. Говорят, бывает и так, что их перехватывают новоявленные бизнесмены, торгующие погибшими. Точной информации об этих торговцах нет. Но слухи о них ходят уже давно.
— Были несколько машин, которые постояли у меня во дворе 10 минут, а потом развернулись и уехали, — продолжает судмедэксперт. — Я им говорю: подождите! Сейчас вскрытие закончу и разберусь. А они уматывают! Куда, не знаю. Хорошо, если в Днепр. Другие труповозки в нашем городе просто у обочины дорог стояли. Куда едут, зачем? Не знаю. Может, и торгует кто-то трупами. Люди говорят… А родня на все готова, лишь бы похоронить.
— Ну да, ходят слухи, что есть какая-то группа в интернете, которая под нас маскируется, — говорит поисковик «Черного тюльпана» Юрий Коваленко. — Логотип наш подделывают. Был я как-то в Артемовске. Моя знакомая позвонила, говорит, есть в интернете номер телефона женщины. И у нее вроде какие-то тела. И мы, конечно, отреагировали на это. Нам только надо было определиться, какая из наших групп их будет забирать. И вот я ей звоню. Спрашиваю, как тела забрать? Она замялась: да вот… тел уже нет… Ну, в общем, я понял, что это какая-то мутка. И больше ей не звонил. Начал наводить справки. Мне и сказали: есть такая аферистка, которая на телах делает деньги. Причем работает на обе стороны конфликта.
— Я тоже думаю, что есть мошенники, которые делают деньги на чужом горе, — вздыхает наш источник в Минобороны. — Отвозят тела родне за деньги, обходя официальные структуры. В результате такие тела остаются неучтенными. Но это и неудивительно. Война всегда и везде привлекала нечистых на руку людей. И, конечно, правоохранительные органы должны выводить их на чистую воду. Но лично меня больше беспокоит другой момент. Если наш боец погиб от ран уже в госпитале, то по закону он не может быть причислен к тем, кто погиб в зоне боевых действий. И не входит в общую статистику убитых. С одной стороны, это логично. Но с другой — он не получает статус погибшего в зоне АТО. И эту проблему приходится решать его родственникам. Если они проконтролируют, чтобы он был проведен по всем документам в части, то проблем не возникает. А если нет, то занимаются этим суды, и родственникам приходится доказывать, что их сын или муж действительно был в зоне боевых действий и там был смертельно ранен. И за что им это? Мало того что близкого человека потеряли, так еще бегай по судам и доказывай свою правоту!
«Умножать надо на пять»
Сколько же на самом деле погибло бойцов в зоне АТО?
— Если посчитать количество погибших по официальным данным, добавить неопознанных и без вести пропавших, то получается около 2 тысяч человек, — отмечает чиновница из Днепропетровской обладминистрации. — Но не забывайте, это данные только по Вооруженным силам. Их, кстати, и объявляют в новостях. Видимо, чтобы не пугать народ.
— Я думаю, что реальные цифры не оглашают не только из-за расхлябанности системы, но и умышленно, — считает Владимир Рубан. — Информация о потерях — секретная. Это правило войны — приуменьшать свои потери, преувеличивать потери противника. Это основа контрпропаганды. Иловайский котел до сих пор под грифом «секретно». А Дебальцевского котла, по официальной версии, и вовсе не существовало. Поэтому посчитать потери невозможно. Но, по моему мнению, личным наблюдениям и опыту, официальные цифры занижены в пять раз. Хотите получить реальную цифру? Умножьте то, что говорят официально, на пять…
«Как объясните родным эту жестокую цифру?»
О потерях украинских военных в боях под Дебальцево, Иловайском и в донецком аэропорту рассказывают непосредственные участники и очевидцы
«Мазай», командир взвода 128-й отдельной гвардейской горно-пехотной бригады:
— Вот у нас была бригада — практически 5 тысяч человек. Осталось 1 500. Это вам о чем-то говорит? Конечно, есть раненые, заболевшие, сбежавшие — это отдельная история, но тем не менее. Мы пытались свести свою «бухгалтерию» — цифра еще неокончательная, но уже сейчас у нас «двухсотых» выходит порядка 1 250 человек. Это включая и тех, кто убит, и тех, о судьбе которых мы ничего не знаем. В АТО мы уже шесть месяцев безвылазно — ротации, отпусков не было. Полгода в земле! Вы можете себе это представить?! Как зашли в сентябре, так и сидели. Моя рота была в Дебальцево, когда там шли бои. Никогда не забуду 19 января. Сепары в тот день начали наступление. Это же Крещение как раз — все радовались, а мы были в ок-ружении, и нас в то время укладывали. И об этом никто не говорил — ни СМИ, ни официальные лица. Но мы держали свои позиции до самого конца. Даже когда официально было объявлено, что мы якобы отошли, наш 2-й горно-пехотный батальон оставался на позициях. Потеряли там многих: человек 50 — кто-то на месте погиб, кого-то не довезли, потому что кровью истек. Судьбы некоторых я не знаю — они не числятся ни в плену, нигде… Вот в феврале мне ребята звонили, рассказывали: на «Дебальцевском кресте» лежат больше 100 тел. Не знаю, есть ли они там до сих пор. Или, может, забрал уже кто-то…
Михаил, военнослужащий Нацгвардии:
— Когда начался выход из Дебальцево, мы были уже с другой стороны — выезжали из Артемовска и встречали ребят, выходивших из окружения. Потому что в само Дебальцево нам было не попасть: дорога заминирована, обстрелы все время. И мы подкрадывались и подхватывали ребят, которые пешком оттуда выходили: ободранные, с разорванными бронежилетами, некоторые чуть ли не в одних трусах. Рассказывали, как не смогли забрать с собой убитых и раненых. Наш начмед, Тарас Андрийчук, без автомата пошел вытягивать раненого, а его из кустов в упор расстреляли. Было страшно смотреть на поле, усеянное трупами. Лично видел такое: тел 20 лежало, но кто они, мы не знаем. Не могли туда подойти.
Юрий Бондарь (позывной Шаман), волонтер экстренной медицинской службы «Хоттабыч»:
— В аэропорту за время боя, длившегося шесть суток — с 15 по 20 января, погибло много наших
ребят. Только через мои руки прошло больше 30 человек. Потом аэропорт мы потеряли, и дальше шла вялая текучесть раненых и убитых — добавлялись понемножку. Кроме того, около 57 человек под завалами оставались. Это я не учитываю того, что какие-то мелкие группы могли погибнуть не в терминале, а около него. Плюс еще техника, которая не смогла дойти до терминала через взлетную полосу и которую сожгли-взорвали. Если все суммировать, думаю, выйдем на цифру более 120–140 человек — это только за период со старого Нового года по 20 января, фактически за шесть суток боев. А если брать весь период, что мы в аэропорту работали, с октября прошлого года, то стоит добавить еще где-то две сотни погибших. Может, и больше, но точно не меньше. В этом я уверен. Под Дебальцево мы видели, как сепаратисты увозили в свои морги тела наших ребят, чтобы потом обменять их на своих пленных. Мне до сих пор — сколько времени уже прошло — звонят родственники солдат, которых нигде не могут найти: ни в моргах, ни по больницам. Кстати, никакого планового выхода из Дебальцево не было — это был массовый побег. Никто ничего не готовил. Прикрытия никто не организовал. Люди, которые отходили, в большинстве случаев вообще не понимали, где они находятся и куда им нужно отходить. Некоторые малыми группами пытались выйти и попадали в засаду, как их теперь искать? Раненых пытались тянуть, но бывало по-разному. Техники много оставили просто потому, что никто не предупредил об отходе. В целом на моей памяти не было ни одного случая, когда бы оперативная информация соответствовала действительности. Выступает, скажем, Лысенко и говорит: за ночь во всей зоне АТО погибло два или три бойца, а у нас только по одному направлению (это даже не сектор) гораздо больше погибших!
Андрей «Сывый», заместитель командира добровольческого батальона ОУН:
— При выходе из Иловайского котла не все тела забирали — просто не могли. Или даже если забирали, то не знали, кто и откуда. Привозили в морг — а вы там идентифицируйте как хотите.
«Седой», батальон «Днепр-1»:
— 29 августа мы уже знали, что Иловайск нам не удержать, и ждали команды к отходу. Потом командиры приказали выдвигаться. Нас окружили российские «отпускники» — регулярные части РФ. Во втором эшелоне окружения были местные сепаратисты из ДНР. Но россияне вроде как пообещали, что нам дадут «зеленый коридор» при отходе из Иловайска. Мы погрузили боекомплект в машины и выдвинулись первой колонной по узкой дороге. Ехали кто на чем — тяжелой техники практически не было. Проехали первые пару километров, и тут по нам открыли шквальную стрельбу из всех стволов: минометы, артиллерия… Танками по нам лупили, а пулеметами добивали тех, кто уцелел после прямых попаданий снарядов. В первые же минуты прямыми попаданиями было разбито вдребезги несколько грузовиков и БМП. Те, кто в них ехал, были разорваны в клочья! Кто-то побежал в посадку, кто-то залег возле дороги. Многие бежали в поля, потому что на дороге все горело… И потом нарвались в полях на мины, которые установили сепары. Там тоже много полегло. Лишь нескольким машинам удалось прорваться. В общем, при выходе из Иловайска нам устроили настоящую мясорубку: основная часть погибла именно при выходе из окружения! На дороге лежали клочья тел погибших. Собирать их не было времени — дорога полностью простреливалась. Это была кошмарная мясорубка. Для тех, кто в нас стрелял, мы были отличной мишенью: засада на нас была устроена очень профессионально. Нас расстреливали, как в тире…
Алла «Чонгар», переговорщик «Офицерского корпуса»:
— Я никогда не забуду Иловайский котел, когда не выходили, а выползали. Под обстрелами, которые сжигали все вокруг… Донецкий аэропорт… когда Рубан с командой «Офицерского корпуса», находясь в Донецке по вопросу освобождения пленных, орал матом в трубку уйти с терминала, со взлетки аэропорта, а мы с «Правым сектором», с разведкой 93-й бригады пытались вытащить раненых и погибших. Вытаскивали, передавали на Карловке и снова возвращались. Тогда смешалось все: перекрытие, которое рухнуло, обстрелы. Это был ад. Но мы знали: по возможности надо забрать раненых и погибших. Мы тащили десятками! А в Генштабе говорили: пять-шесть погибших. Как вы сейчас объясните родным эту жестокую цифру?
Жоан Одьерн, глава субделегации Международной комиссии Красного Креста в Донецке:
— Несколько недель назад мы участвовали в передаче украинской стороне 23 тел, которые извлекли из-под завалов в новом терминале аэропорта. В начале операции нам сказали, что ожидают найти 20–30 человек. Если судить по размеру завала, где велись эти работы (а это небольшая территория), сотни трупов там попросту не поместились бы. Поэтому, если так говорят, это вряд ли правда. Если же говорить обо всей территории аэропорта, то у меня нет информации о том, есть ли там еще тела — там может быть заминировано, и проводить работы небезопасно.
Ярослав Жилкин, глава «Черного тюльпана»:
— Бывало такое: едем на передовые позиции эвакуировать ребят, погибших за пару часов до этого. Везем их тела в таком-то количестве и тут же слышим официальную сводку, что за сегодня только один раненый. У меня возникает логичный вопрос: а мы-то кого везем?
Журналистка из Донбасса, не раз побывавшая в зоне боевых действий, просившая не называть ее фамилию:
— В Дебальцево сначала официально заявляли, что один погибший, потом Порошенко сказал —шесть. А мы в то время были в морге в Артемовске и видели там около 10 гробов. Начмед Нацгвардии нам подтвердил, что за два дня там было 75 или 77 погибших. И это только те тела, которые удалось привезти. Помню, 5 сентября, когда целая рота погибла под Счастьем — 5 десантников и около
35 добровольцев, — о них официально не было сказано ни слова. Их тогда прикопали в Старобельске в лесу. Только сейчас двоих опознали, в марте их привезли в Киев и похоронили.
|
