Новая революция. Часть 1.

0 Из книги "Новая русская революция. Опыты политического осмысления", готовящейся к печати в издательстве "Московская школа политических исследований"

Интеллигенция и эволюция

Пусть даже Бог опять спасет Россию, Коль этот труд не надоел Ему... Наум Коржавин

В ХХ веке колесо русской истории совершило полный оборот. Это было не восхождение к высотам прогресса, не пресловутое "развитие по спирали". Наш путь в прошлом столетии вычертил совершенно круговую траекторию. Такой циклизм не мог представить себе никакой Шпенглер.

Среди российских историков, впрочем, распространено мнение, что вся наша эволюция после освобождения от ордынского ига сугубо циклична, а потому, собственно, и эволюцией называться не может. А.Л.Янов - основоположник и ярчайший представитель такого взгляда на историю России - вообще полагает, что последние пять с лишним сотен лет мы безысходно вертимся в порочном круге "реформа - контрреформа - стагнация". Но если сравнить экономическое, социальное и политическое состояние нашей страны при Иване III и при Николае II, то различия очевидны. Более того, очевиден прогресс во всем, включая не только технологию и экономику, но и культуру, и даже политику, с которой у России всегда были самые большие проблемы. А если сравнить состояние страны в начале прошлого века и на заре нынешнего?

Стартовая ситуация была такова. Экономически Россия развивалась по рыночному пути динамично, но неровно. По некоторым показателям она опережала признанных лидеров, а по другим отставала от очевидных аутсайдеров. Социальная ситуация была предельно запутанной: уже была проломлена жесткая иерархия традиционного общества, но еще не сложились структуры общества современного. Политически Россия оставалась самодержавной монархией, но больше формально - как бы несуществующие институты демократии и гражданского общества в действительности были и укреплялись, входя в плоть и кровь страны.

Эти противоречия в итоге привели Россию к революционному кризису 1905-го, а затем и 1917 года. Причудливое сочетание архаики и современности опрокинулось в анархию и хаос, из которых возник большевистский режим. Он постепенно наращивал силу, по ходу дела уничтожая остатки предшествующей системы. Результатом этого наращивания стал самый совершенный тоталитаризм в истории человечества, выдержавший все внутренние и внешние испытания и достигший пика своего могущества в 1945 году. Но советский тоталитаризм быстро (в масштабе мировой истории) устал сам от себя и после 1953-го стал медленно, но верно чахнуть и сохнуть. Пошел процесс, обратный 1920-1930-м годам, когда режим креп. В конце 80-х ослабление системы дошло до края, и страна вернулась к анархии и хаосу. Из них в 1990-х выросло новое государство, невероятно похожее на поздний царизм начала ХIХ века: динамичная, но неровная капиталистическая экономика; уже не традиционное и еще не современное общество; уже не автократическая, но еще не демократическая полития...

Логичен вопрос: не сорвется ли Россия опять в ту же пропасть, в какую угодила в 1917 году? Ответ на него зависит от умения осознать наш собственный путь - хотя бы за последние сто лет. И тут мы натыкаемся на вопрос об интеллектуальной элите. О той, что принято называть интеллигенцией. Насколько она способна осмыслить, куда мы попали?

По мнению Александра Солженицына, "всякий разговор об интеллигенции сегодняшней нельзя провести, не сравнивая нынешних суждений с суждениями "Вех". У Александра Исаевича явно были резоны для такого заключения, произнесенного 30 лет назад. Что ж, начнем с "Вех".

Интеллигенция и революция

Прививка политического радикализма интеллигентских идей к социальному радикализму народных инстинктов свершилась с ошеломляющей быстротой. Петр Струве

Авторы "Вех" подчеркивали, что не ставят знак равенства между понятиями "интеллигенция" и "образованный класс". П.Б.Струве отмечал, что "интеллигенция, как политическая категория, объявилась в русской исторической жизни лишь в эпоху реформ". Идентификатором интеллигенции Струве называл "безрелигиозное отщепенство от государства".

Гибельным парадоксом нашей истории, возникшим в позапрошлом веке, было то, что значительная - пожалуй, доминирующая - часть общественной элиты была нацелена на разрушение общества, которое возглавляла. Первым проявлением этого парадокса был декабризм ("В Европе сапожник, // Чтоб барином стать, // Бунтует, - понятное дело! // У нас революцию сделала знать: // В сапожники, что ль, захотела?"). Струве констатирует: "После пугачевщины и до этой революции (1905 года. - Ю.Г.) все русские политические движения были движениями образованной и привилегированной части России".

Причем нацелены почти все эти движения были на разрушение. Интеллигентский нигилизм усиливался косностью имперской бюрократии - и сам ее усиливал. Так, террористическая атака на государство, предпринятая (при полном сочувствии "общественности") народовольцами в 1879-1881 годах, не только унесла жизнь самого современно мыслящего из российских самодержцев, но и привела к решительному отказу империи от политического реформизма, что во многом обусловило сползание России к революции.

При этом нельзя считать, что именно интеллигенция устроила революцию. "Раскачивание лодки", которому в упоении предавалась интеллигентская общественность все 60-90-е годы XIX века, ослабило иммунитет государственности, но взрыв 1905 года был, как точно указывает Струве, прежде всего стихийным. В первые месяцы революции интеллигенция практически не играла реальной политической роли: происходила борьба народной стихии и государственного порядка. К чести самодержавной власти надо сказать, что ею был найден достойный ответ - радикальное изменение политического строя, зафиксированное Манифестом 17 октября.

И тут-то интеллигенция вышла на сцену. "Быстрота, с которой разыгралось в особенности последнее действие преобразования, давшее под давлением стихийного порыва... акт 17 октября, подействовала опьяняюще на интеллигенцию. Она вообразила себя хозяином исторической сцены", - писал Струве. Обратим внимание на этот факт: пока государство было по-настоящему деспотическим, интеллигенция, при всем своем резко критическом отношении к самодержавию, в массе своей сидела тихо. Как только пахнуло свободой, у нее прорезался голос, и это был призыв к борьбе с государством.

"В момент государственного преобразования 1905 года отщепенские идеи и отщепенское настроение всецело овладели широкими кругами русских образованных людей, - свидетельствует Струве. - Никогда никто еще с таким бездонным легкомыслием не призывал к величайшим политическим и социальным переменам, как наши революционные партии и их организации в дни свободы". Легкомыслие образованной элиты дорого обошлось России уже в 1907 году - царское правительство отреагировало на растущую анархию третьеиюньским переворотом, в значительной степени ревизовавшим конституционные преобразования 1905-1906 годов. Но и этот урок ничему не научил интеллигенцию, впавшую в революционное исступление. Она и после 1907-го сохранила черты, которые называл Струве: "Легковерие без веры, борьба без творчества, фанатизм без энтузиазма, нетерпимость без благоговения... вся форма религиозности без ее содержания".

После поражения революции "прогрессивная общественность" немного умерила пыл, но сохранила дух. Что касается масс, они к революции охладели. Возможно, нового приступа "пугачевщины" и удалось бы избежать, если бы не интеллигенция. Анализируя итоги революции 1905 года, Струве обращал внимание на основополагающую ошибку интеллигентского подхода к народу: "Интеллигентская доктрина служения народу не предполагала никаких обязанностей у народа и не ставила ему никаких воспитательных задач. А... вне идеи воспитания в политике есть только две возможности: деспотизм и охлократия".

Хотя в период "третьеиюньской реакции" у страны вообще и у интеллигенции в частности еще был шанс. Все же революционная буря не опрокинула государство; "третьеиюньская реакция" не уничтожила основные политические новшества 1905-1907 годов; новый премьер П.А.Столыпин, решительно подавивший революционно-террористическое движение, начал многообещающие социально-экономические реформы. Чтобы не допустить нового срыва в развитии страны, требовалась консолидация элиты. "Интеллигенции необходимо пересмотреть все свое миросозерцание и в том числе подвергнуть коренному пересмотру его главный устой - социалистическое отрицание личной ответственности", - так писал Струве, тут же выражая сомнение в реальности такого поворота: - "Русская интеллигенция, отрешившись от безрелигиозного государственного отщепенства, перестанет существовать как некая особая культурная категория. Сможет ли она совершить огромный подвиг такого преодоления своей нездоровой сущности?".

Ответом на вопрос Струве стала уже интеллигентская реакция на "Вехи". С.Л.Франк позднее писал: "Вехи" имели шумный, сенсационный успех - они были главной литературно-общественной сенсацией 1909 года". Но услышать смысл общественность не захотела. Из признанных вождей интеллигенции никто не признал справедливость веховской критики. Лидер кадетов П.Н.Милюков в противовес "Вехам" организовал апологетический сборник "Интеллигенция в России", провозгласивший интеллигенцию солью земли, двигателем прогресса, высшей ценностью российской истории, и лично отправился в большое лекционное турне по России, чтобы громить "Вехи". Другие критики сборника вообще не утруждали себя разговором по существу, изощряясь в памфлетности. Например, Д.С.Мережковский назвал авторов "Вех" "семь смиренных", сравнив их с семерыми иерархами Святейшего синода, отлучившими от церкви Л.Н.Толстого. Короче говоря, идеи "Вех", как выразился Франк, "потонули во вновь нараставшей волне политического радикализма".

По сути, революция 1905-1907 годов привела к поглощению образованного класса интеллигенцией - и к радикализации политического спектра. Политический радикализм выражался в разнообразных формах - от бессмысленной оппозиции либералов Столыпину, подорвавшей столыпинскую реформу, до чеканной формулировки Милюкова "врагов слева у нас нет". Умеренных сил в тогдашней российской политике практически не осталось.

Начало войны, вызвавшее подъем патриотических настроений даже в интеллигентской среде, не изменило тенденцию. Как только начались военные тяготы, либеральный патриотизм принял привычное антигосударственное направление. В 1915-1916 годах думские и земские либералы прилагали все силы, чтобы опрокинуть царизм во имя "ответственного правительства". Эта деятельность мотивировалась патриотическими соображениями (сбросить власть, неспособную победить в войне), но когда, где и кому внутренняя дестабилизация помогала воевать? Вряд ли можно сомневаться, что либералы для развала империи сделали больше, чем большевики и прочие социалисты. Пока социалистические лидеры сидели в эмиграции и ссылке, Милюков и прочие "прогрессивные деятели" день за днем подрывали престиж и эффективность власти.

Разумеется, сама власть виновна не меньше, но речь не о ней. В конце концов российскую бюрократию никто и никогда не называл "солью земли" и двигателем прогресса. А вот интеллигенция себя так называла - и всем навязывала такой взгляд на себя. И в феврале 1917 года империя капитулировала не перед народом, а именно перед интеллигенцией. Тут и выяснилось, что строить интеллигенция не умеет вовсе. Скорость, с которой Временное правительство привело Россию к анархии, потрясает воображение. Государственная система Российской империи была косной, неэффективной, неспособной к изменениям, но она была. Государственное творчество интеллигентской власти свелось к сверхскоростному разрушению всех государственных институтов, начиная с армии. При этом новые правители страны, выпустив революционного джинна из бутылки, не сумели удержать его под контролем - и открыли дорогу большевикам.

Революция и интеллигенция

Верующие сражаются против свободы, а друзья свободы нападают на религию; благородные, великодушные люди превозносят рабство, а души низменные и угодливые ратуют за независимость; честные и просвещенные граждане становятся врагами всякого прогресса, в то время как люди, лишенные нравственности и чувства патриотизма, объявляют себя апостолами цивилизации и просвещения! Алексис де Токвиль

"Революция пожирает своих детей", - это открытие, сделанное Дантоном у подножия гильотины, нуждается в уточнении. Первым делом революция пожирает своих родителей. После 1917 года русская интеллигенция могла сполна убедиться, что это действительно так.

Большевизм тоже был порождением интеллигенции, но к 1917 году уже разошелся со своей родительницей. Он сохранил все ее родовые черты - доктринерство, фанатизм, нигилизм и т.д. - и усугубил их, избавившись от наивно-идеалистической мотивации, облагораживавшей прежнюю интеллигенцию. Потому большевики, не располагавшие в начале 1917-го почти ничем, кроме германских денег, к концу года оказались властью. И это означало беспрецедентное для мировой истории изменение характера революции: до тех пор все революционные кризисы, какими бы безобразиями они ни сопровождались, подталкивали развитие общества вперед. Большевики же впервые осуществили революцию, развернувшую общественную эволюцию вспять.

Базовое мировоззренческое расхождение большевиков с интеллигенцией заключалось в отношении к народу. Для интеллигентов всех партий народолюбие было основополагающим принципом, определявшим их идейные и политические позиции. Большевики народ воспринимали утилитарно - как инструмент совершения мировой социалистической революции.

А народолюбивая интеллигенция, стараниями которой была разбужена стихия бунта, достигнув результата, впала в ступор. Она не могла ни примкнуть к впавшему в разрушительное исступление объекту своей любви, ни подавить его (в мемуарах уцелевших деятелей Временного правительства рефреном повторяется "я не мог приказать стрелять в народ"). Большевики же смогли и то и другое. Они примкнули к стихии, оседлали ее и направили против своих врагов - бюрократов и аристократов, буржуазии и офицерства, либералов и социалистов, расчищая дорогу для своей власти. Когда же эта стихия поворачивалась против них самих, большевики ее без колебаний давили - первые рабочие антибольшевистские демонстрации "власть рабочих и крестьян" разгоняла уже в начале 1918 года. А впереди еще были Кронштадт, Тамбов, "великий перелом"...

Интеллигенция после октябрьского переворота зависла между революцией и контрреволюцией. Причем вчерашние "властители дум" были чужими для всех лагерей: для белых - "сволочь левее кадетов" (В.В.Шульгин), для красных - "говно, а не интеллигенция" (В.И.Ульянов-Ленин). Интеллигентская верхушка поначалу пыталась удержаться на гребне процесса, присоединившись к одной из сторон. Выбор определялся тем, кого считать более опасным врагом революции.

Одни сочли, что революции изменили большевики, и взялись организовывать антибольшевистское движение - от "Викжеля" до Комуча. Они провалились повсеместно: подводила все та же интеллигентская нерешительность, а более всего - недоверие настоящих контрреволюционеров, не без оснований считавших всех этих социалистов и либералов соавторами революционной катастрофы. Дальше всех в стремлении объединить все антибольшевистские силы зашел бывший террорист Б.В.Савинков. В его "Союз защиты Родины и Свободы" пошли в основном не эсеры, а офицеры, но даже Савинков оказался для белых чужим и был выслан адмиралом А.В.Колчаком за границу. Социал-либеральная контрреволюция исчерпалась к началу 1919 года, но по сути ее борьба была проиграна гораздо раньше, когда интеллигентские вожди без боя сдали большевикам Учредительное собрание. На доверие, оказанное народом, интеллигенция ответила капитуляцией.

Некоторые интеллигентские фракции не отказали большевикам в праве на революционность и пошли вместе с ними. Меньшевики-интернационалисты, левые эсеры, анархисты-коммунисты - все они "во имя революции" помогли большевикам удержать и укрепить власть. Большевики без колебаний использовали "попутчиков", беспощадно пресекая всякую попытку идти "не в ногу" (исключение умеренных социалистов из Советов весной 1918-го, подавление левоэсеровского мятежа летом того же года). А как только надобность отпала, тех, кто еще не успел полностью перекраситься в коммунисты, перебили (тех же, кто успел, перебили позже).

Ну а большинство "рядовых" интеллигентов в Гражданской войне оказалось в роли жертв. Они гибли от разрухи, от рук красных, белых, "зеленых"... Невольное мученичество интеллигенции в годы смуты как будто очистило ее от вины за катастрофу и во многом сделало возможным воспроизведение мифа об интеллигенции через много лет. Но это потом, а к 1921 году революция и Гражданская война практически уничтожили интеллигенцию как социально-политическую силу.

Интеллигенция и советская власть

Много лет просидела интеллигенция на народе, как курица на утиных яйцах... Высиживала она их, высиживала... Утята вылупились, схватили курицу и потащили к реке. "Что вы делаете, - кричит интеллигенция, - я ваша мама, я вас высиживала"! - "Плыви"! - взревели утки. "Но я не умею"! - "Ну тогда сиди". - И посадили... Николай Эрдман

Большевизм, как уже говорилось, родился как интеллигентское течение и "пролетарской" партией был еще менее, чем эсеры - крестьянской. Среди большевиков первых лет советской власти интеллигенты господствовали безраздельно, и совсем не напрасно первый Совнарком называли "самым интеллигентным правительством России". Но в годы Гражданской войны родилась новая социальная сила - номенклатура. Партийные функционеры пришли на смену литераторам.

У номенклатуры и партинтеллигенции не было расхождений ни в стратегической цели (мировая революция), ни в методах - Троцкий и Зиновьев были ничуть не гуманнее Сталина. Разошлись они в технологии. Номенклатура уже к началу 20-х годов нацелилась на строительство регулярного государства, а интеллигенция желала продолжать революцию.

В 20-е годы между ними разгорелась нешуточная борьба, в которой номенклатура, обретшая своего вождя в лице Сталина, обыграла интеллигенцию на ее же поле - в идеологической борьбе. Сталин и аппарат блестяще использовали внутриинтеллигентские раздоры: Зиновьева против Троцкого, Бухарина против Зиновьева. Последние ошметки большевистской интеллигенции были политически изничтожены в начале 30-х (группа Рютина, "право-левацкий блок" Сырцова-Ломинадзе). А в 1934 году на XVII съезде партии состоялась полная капитуляция партийной интеллигенции, после чего в 1935-1938 годах ее без всякого сопротивления удушили физически.

В 20-е годы в стране оставалась еще и непартийная интеллигенция, которой разрешалось присутствие если не в политике, то в интеллектуальной жизни. Их называли "попутчиками" - теми, кто признал советскую власть, но оставался как бы в оппозиции (открытая политическая оппозиция стала невозможной после эсеровского процесса в 1922 году, но быть слегка критичными еще разрешалось). В их пестрой компании выделяются два основных отряда - "революционеры" и "государственники".

Первые (футуристы и социалисты) признали в большевиках революционеров, а потому пошли к ним на службу. В сущности, эта фракция отличались от интеллигентов-партийцев только отсутствием партбилетов, за что была бита номенклатурой уже в конце 20-х - после политического разгрома оппозиции, но до ее физического уничтожения ("Крестьянская партия" А.В.Чаянова и Н.Д.Кондратьева, "Союзный центр РСДРП" Н.Н.Суханова и Д.Б.Рязанова). Окончательно их подчистили в 1937-1938 годах, когда номенклатура утверждала свое безраздельное господство.

Второе течение началось в эмиграции среди интеллигентов, разочаровавшихся в самой идее революционности. Их манифестом стал сборник "Смена вех". А.И.Солженицын не без оснований писал, что название сборника кощунственно: ведь "меняли вехи" совсем не те, кто их ставил, а пафос сборника не имел ничего общего со смыслом "Вех". "Сменовеховцы", отказавшись от революции, признали в большевиках... восстановителей государственности! Такой вот неофитский эффект. Большевики охотно их использовали - в том числе как агентуру спецслужб (пример С.Я.Эфрона), но в 30-х годах тоже на всякий случай почистили.

Революция, доросшая до тоталитаризма, по достоинству наградила своих прародителей и родителей: все интеллигентские течения, претендовавшие на мало-мальскую самостоятельность, были растоптаны. Те, кто не успел бежать за рубеж, имели простой выбор - уничтожение или капитуляция. Впрочем, второе отнюдь не спасало от первого.

Советская власть и интеллигенция

Зачем вы отравили воду И с грязью мой смешали хлеб? Зачем последнюю свободу Вы превращаете в вертеп? Анна Ахматова

Тоталитаризм нуждается в образованных людях не меньше (если не больше), чем любой другой общественно-политический строй. Ему позарез нужно идеологическое и технологическое обеспечение, чтобы удерживать в повиновении подданных и расширять их число. Для этого годятся далеко не всякие образованные. Интеллектуальная элита тоталитарного государства должна быть не просто лояльной, но бесконечно преданной системе. Она должна одновременно быть и мыслящей, и служилой - что само по себе противоречиво.

Понятно, что советская власть не могла пустить процесс формирования нового образованного сословия на самотек. Поэтому, уничтожая интеллигенцию, номенклатура параллельно занималась селекцией и дрессировкой новой интеллектуальной элиты - чисто советской. Когда же задача ликвидации досоветской интеллигенции в качестве самостоятельной силы была решена, дело было поставлено на индустриальную основу. Методы применялись простые, но крайне эффективные: "кнут", "пряник" и "промывка мозгов".

Что касается "кнута", об этом написано и сказано очень много. Большой террор 1937-1938 годов был направлен на "очищение" советской элиты, в том числе интеллектуальной. Ну а послевоенные чистки били по интеллектуалам в первую очередь. Стоит, пожалуй, отметить лишь одну важную черту: метод устрашения применялся максимально непредсказуемо. Никто не мог считать, что его прошлый опыт и заслуги (или вины) перед советской властью что-то гарантируют. Кара могла постигнуть и бывшего белогвардейца, и ортодоксального марксиста, но могла и обойти и того и другого. Каждый должен был и бояться, и надеяться.

А надеяться было на что: кроме кнута, у власти были и пряники. В 1934-1935 годах, когда поднималась волна Большого террора, власть делала и нечто прямо противоположное устрашению. В это время, в частности, создается Союз советских писателей. Устанавливается система ученых степеней и званий. Принимаются постановления ЦК ВКП(б), осуждающие "педологию", "вульгарный социологизм", "пролеткультовщину" и т.п. Короче говоря, для образованной элиты создается система льгот и привилегий, им дают возможность - в определенных рамках - заниматься своим делом.

Интеллектуальную элиту одновременно запугивают и подкупают. У нее вырабатывается условный рефлекс: надо служить верно, тогда власть тебя не обидит. Причем верным надо быть каждую минуту, потому что старые заслуги не в счет. Чтобы этот рефлекс стал устойчивым, его надо было закрепить, чему и служило постоянное пропагандистское "промывание мозгов". Задача облегчалась тем, что практически отсутствовало "сопротивление материала". Сущностные черты русской интеллигенции - беспочвенность, безрелигиозность, догматизм, этический нигилизм и проч. - как нельзя лучше подходили для целей советской власти.

Единственным препятствием могло оказаться "отщепенство от государства", на котором зиждилось интеллигентское мировоззрение. Но тут интеллигенция и номенклатура совместными усилиями быстро нашли выход. Советское государство было провозглашено как бы и не государством вовсе, но продолжателем революции, отрицающим "классовую" государственность. Таким образом, верное служение советской власти интеллигент мог рассматривать как продолжение своей вековечной борьбы против государства.

Джордж Оруэлл писал, что интеллектуалы вообще тяготеют к тирании.

Наши интеллектуалы оказались в этом самыми "продвинутыми", успешно трансформировав свое бунтарство в обслуживание интересов тоталитарной системы. Справедливости ради отметим, что автократия в 20-30-х годах ХХ века была в чести у интеллектуалов всей Европы и Америки, но наши, несомненно, вышли в первые ученики.

При этом власть не спешила отвечать новой интеллигенции взаимностью. Когда после Большого террора и Отечественной войны интеллигенты ощутили себя полноправной и значимой частью советской системы, им быстро указали на место. Политика русификации, которую проводил Сталин в последние восемь лет своего правления, была в значительной мере антиинтеллигентской. Провал программы мировой революции заставил генералиссимуса повернуть руль в сторону строительства национального государства, а интеллигенция была заведомо антинациональной силой.

Впрочем ничего из этой затеи не вышло и политика русификации оказалась лишь скверным анекдотом. Ее последовательное проведение угрожало бы устойчивости империи, а потому уже при Сталине она свелась к кампанейщине - иногда мрачной (истребление "космополитов", "вейсманистов-морганистов" и т.д.), иногда смешной (переименования всего и вся на русский манер). После смерти Сталина все эти кампании свернули, и от "русопятства" образца 1950 года остался лишь неискоренимый антисемитский дух советской номенклатуры (что, кстати, вполне соответствовало имперской бюрократической традиции).

В то же время политика русификации внесла свою лепту в формирование советской интеллигенции. В поисках "русских корней" был выработан канон "правильной" отечественной общественной мысли, включавшей почти всех кумиров интеллигенции начала ХХ века: Белинского и Герцена, Чернышевского и Добролюбова, народовольцев и марксистов. Кое-кого, конечно, убрали, например эсеров, а также добавили большевиков, но в целом традицию возобновили и освятили.

Немаловажным была для формирования советской интеллигенции и возросшая заинтересованность власти в научно-техническом прогрессе. Конкуренция "социалистического лагеря" с "мировым империализмом" становилась все более технологической. Это ставило в особое положение тех, кто создавал военные технологии. Кроме того, возрастало значение образования вообще.

Неудивительно, что во времена Хрущева интеллигенция получила и официальное признание. Ее признали, наряду с рабочим классом и крестьянством, законным составным элементом советского общества. Правда с сомнительным статусом "прослойки", но признали. Это само по себе давало советской интеллигенции некоторое право на автономию - разумеется, при условии полной идеологической лояльности.

Впрочем и в идеологии Хрущев дал интеллигенции некоторое пространство для идеологического вольномыслия. Чтобы легитимизировать свой вариант советского режима, он должен был ниспровергнуть Сталина, а для этого ему понадобилась поддержка элиты. И он получил такую поддержку как в номенклатуре, так и в интеллигенции, уставших от непрестанных чисток и желавших только пряников без кнута.

Таким образом, к началу 1960-х существование интеллигенции стало фактом общественной жизни. Она оставалась под крылом государства-партии, но пресс - как полицейский, так и политический - стал не столь тяжелым. Появилась возможность переосмысления себя и своей роли в жизни страны. Дело было за желанием...

Советская интеллигенция

Цепная реакция рабства. Безнадежно запутываешься, ухватившись за любое звено. Мераб Мамардашвили

В интеллигентской мифологии Шестидесятые занимают особое место - и по праву. Именно тогда свершилось возрождение интеллигенции как реальной социальной силы. И роль ее оказалась много больше официально отведенного ей места "прослойки" между как бы господствующими (а на деле несуществующими) классами - рабочими и крестьянами.

Справедливости ради надо отметить, что после Сталина, когда режим смягчился, жизнь страны вообще изменилась к лучшему. Появились - пусть слабые - признаки гражданской жизни: самодеятельные объединения, занятые не предписанной государством деятельностью. Живые веяния проявились в культуре. В это время в культурную действительность возвращаются А.А.Ахматова и Б.Л.Пастернак, дебютируют А.И.Солженицын и И.А.Бродский, по-новому начинают писать А.А.Галич и В.П.Аксенов - и это только в литературе! Жизнь возобновляется в изобразительном искусстве, кино, театре, даже сугубо "поднадзорной" гуманитарной мысли. Но прежде всего поднимается интеллигенция.

Интеллигентский "символ веры" в 60-е годы основывается на двух лозунгах: против Сталина и за революцию. Против коварного извратителя дела Ленина и за возрождение духа революции 1917 года. Таким образом, удалось совместить "в одном флаконе" бунтарство и конформизм. Бунтовать против того, что уже прошло, и прославлять то, ради чего существует режим. Такой подход оказался чрезвычайно популярным. Его апологеты собирали стадионы слушателей, публиковались огромными тиражами и становились настоящими властителями дум.

Кондовая номенклатура нервничала и временами давала разгулявшимся "трибунам" пинки и зуботычины. Но далеко идущих последствий не было, а потому изредка ругаемые "шестидесятники" становились еще популярнее и влиятельнее. "Как бы преследования" лишь создавали им ореол "как бы оппозиционеров", не лишая чинов и привилегий. И это позволило сформировать, точнее, воссоздать, миф об интеллигенции как "совести народной".

Слово "интеллигентность" стало синонимом понятий "культура", "совестливость", "мораль". Притом интеллигенты ХХ века, как и их предшественники столетней давности, оставались идейными догматиками, этическими нигилистами, безнациональными и безрелигиозными отщепенцами. Они спокойно и уверенно ставили знак равенства между собой и отечественной культурой в целом, никоим образом не отягощая себя переосмыслением собственной роли в истории России. Можно сказать, что сформировался настоящий культ интеллигенции - точно такой же, как и сто лет ранее.

Интеллигентская самовлюбленность подверглась строгому испытанию на рубеже 60-х и 70-х годов. Уже при Хрущеве ее несколько раз недвусмысленно предупреждали, что "ходить бывает склизко по камушкам иным", но оргвыводов почти не следовало. После октября 1964-го власть повела себя в отношении вольничающих умников пожестче. Верхушке был подан ясный сигнал в виде дела Синявского-Даниэля, но вняли немногие - хорошим тоном в столичных интеллигентских кругах стало "подписантство" писем в защиту преследуемых.

Но это были цветочки - ягодки взошли в 1968 году. После Пражской весны и ввода войск в Чехословакию стало ясно, что перед советской интеллигенцией стоит выбор: остаться советской или... Внутренне интеллигенция ответила быстро и четко - "или". Но отказ от "советчины", фактически свершившийся в интеллигентском сознании на рубеже 60-70-х годов, далеко не всегда сопровождался действием. Да и был ли это в самом деле отказ?

Антисоветская интеллигенция

Ты поймешь, что нет над тобой суда, Нет проклятия прошлых лет, Когда вместе со всеми ты скажешь "да" И вместе со всеми "нет" Александр Галич

Советский Союз был уникальным государством прежде всего потому, что в нем три десятилетия отсутствовала даже тень политической оппозиции. В этом была и сила, и слабость режима: как выяснилось в 60-е годы, даже минимальное фрондерство представляло для него смертельную опасность. Тоталитаризм не мог допустить малейшей трещины в монолитном единстве общества. "Оттепель" привела к тому, что трещины возникли, и на рубеже 60-70-х годов, пока корабль Утопии не начал тонуть, номенклатура занялась их латанием.

У нее уже не было сил развернуть массовые репрессии ленинско-сталинского типа, но мощь советского карательного механизма еще была немалой. За тех немногих, кто уже решился бросить вызов системе (в основном - интеллигентных столичных маргиналов), взялись вполне всерьез. Поворот от снисходительности к гонениям оказался для интеллигенции серьезным вызовом, ответить на который ей было не по силам.

Мизерное меньшинство интеллигентов - в основном аутсайдеров "шестидесятничества" - решилось сделать следующий шаг и пойти на открытое противостояние с властью ("Нашлась лишь эта горсточка // Больных интеллигентов, // Чтоб высказать, что думает // Здоровый миллион", - Юлий Ким хорошо знал, о чем пишет). Критически анализировать диссидентство можно лишь или с откровенно враждебных (т.е. советских) позиций, или изнутри. Не могу и не хочу говорить о слабостях и ошибках людей, осмелившихся пойти против тоталитарного государства, не питая ни малейшей надежды на успех. Отмечу лишь, что диссидентское движение выражало моральный протест, постоянно подчеркивая свой неполитический характер. За редким исключением в диссиденты шли идеалисты, руководствовавшиеся принципом "потому что не могу иначе".

Люди рациональные предпочли иные пути. Некоторые из них решили заняться реформированием системы изнутри, как бы служа ей, а на деле готовя радикальное изменение (А.А.Амальрик называл таких "субкультурой референтов"). Чаще всего такая позиция была чистой воды самообманом, оправдывающим в собственных глазах компромисс с системой, но не всегда. Многие люди, работавшие в партийных органах, издательствах, средствах массовой информации, действительно сумели подточить советский монолит.

Однако "референтов" было не больше, чем диссидентов. Да они, собственно, уже и не были интеллигентами, поскольку поставили во главу угла принцип ответственности. Вряд ли можно считать интеллигентами и диссидентов, руководствовавшихся моральными императивами. Любая осмысленная общественная деятельность требовала выхода за рамки интеллигентского "этоса", и решиться на это могли немногие.

Некоторые из интеллигентов пошли на полный отказ от квазиобщественной деятельности советского образца. Они сосредоточились на своей профессиональной работе - творческой, исследовательской, просветительской, живя по принципу А.П.Платонова: "на собрания не хожу и ничего не член". И эта позиция - созидания вместо нигилизма - также не была интеллигентской.

Основная интеллигентская масса составила "кухонную" субкультуру. "Здоровый миллион" верно служил ненавистной власти на рабочих местах - и гневно осуждал ее по вечерам на кухнях. Эффект двоемыслия усилился многократно. Выработалась особая этика, одновременно конформистская и непримиримая. Чем тише вели себя интеллигенты публично, тем яростнее становился их антикоммунизм на кухнях.

Номенклатуру такое положение вещей устраивало. Она знала, что образованное сословие не устроит в СССР Пражскую весну и не создаст идеологию для рабочей "Солидарности", как в Польше. Что же касается "кукишей в карманах", то они не вредили власти. Более того, каждый кухонный бунтарь знал о своей уязвимости (стукачей в интеллигентской среде было предостаточно) и тем более рьяно служил власти. Разумеется, из этого правила были исключения, но они не делали погоды.

Таким образом, советская интеллигенция фактически стала антисоветской, но режиму это не повредило. Шанс преодолеть "родовые травмы", о которых когда-то писал П.Б.Струве, искупить грехи революции, перестать быть интеллигенцией в веховском смысле вновь был упущен. Вместо переосмысления собственной роли в обществе и обретения гражданственности интеллигенция пошла по легкому пути: она затаилась, культивируя в себе (а значит и в обществе) конформизм и безответственность.