RUSUKRENG
РАЗДЕЛЫ
СПЕЦПРОЕКТЫ
ИНТЕРАКТИВ
ПОМОЩЬ
Раздел / История / История восточных и западных славян

Новая революция. Часть 4.

0

Из жизни начальников


России нужна сильная надноменклатурная власть.
Виталий Найшуль

О российской бюрократии совсем не хочется писать. Во-первых, о ней написано уже очень много, трудно добавить что-то новое. После классического труда М.С.Восленского открыть нечто неизвестное про нашу бюрократию вряд ли возможно в принципе.

Во-вторых, противно: чиновничество ни у кого не вызывает восторга, даже у себя самого. Общаясь с отдельными чиновниками еще можно держать себя в руках (и даже относиться к ним с уважением), но их общность будит только негативные эмоции.

В-третьих, не хочется впадать в разоблачительство. И так развелось слишком много дешевых "макрэйкеров", сладострастно перечисляющих начальственные машины-дачи-счета. При этом и апологетом "граждан начальников" становиться совсем не хочется. А проходить посередке "бывает склизко"...

Короче говоря, причин не касаться этого сюжета много. Но ведь никуда не денешься: бюрократия в России очень давно стала главным субъектом политического (поднимай выше - исторического!) процесса, а сейчас, когда революция окончена, ее социальная роль в очередной раз возросла до решающей. Так что, хочешь разобраться в нашей действительности - изучай начальников.

Выживает хитрейший


Одно неосторожное движение - и ты отец.
Михаил Жванецкий

Когда приключилась новая русская революция, старое советское начальство умудрилось оказаться одновременно побежденным и победителем. Тут важно помнить, что советская номенклатура была не только "иерархией функционеров", как определял бюрократию Макс Вебер, но и социальной группой. Причем не просто влиятельной - в СССР она была единственной структурированной стратой (кстати говоря, и сегодня она остается самой структурированной и влиятельной).

Именно номенклатура невольно запустила механизм разрушения системы - собственно, больше некому было, иных групп влияния в СССР попросту не было. Как писал позднее Егор Гайдар, "к радикальным переменам номенклатура не была готова, но локальных ждала с нетерпением". Стремясь избавиться от страха перед реинкарнацией Сталина и закрепить свое фактическое владение страной, номенклатура поддержала курс М.С. Горбачева на перемены. Ни она сама, ни ее генеральный секретарь не приняли в расчет, что под тоталитарным прессом прорастало новое общество, и "это "предгражданское" общество - уродливое, теневое, с сильным криминальным оттенком, олигархическое и т.п. - вызревало внутри системы, давило и требовало каких-то перемен"*. И общество, которому позволили быть немножко свободным, потребовало себе всего: "Революция, спущенная сверху, была подхвачена низами и подхвачена под антиноменклатурными, эгалитарными лозунгами".

При таком повороте событий номенклатуру спасло лишь то, что она уже не была, по большому счету, советской. "Страх и исторический опыт довлели над номенклатурой. Но главное, ей легко было "поступаться принципами", ибо их у нее давно не было", - свидетельствует Е.Т.Гайдар, не понаслышке знакомый с позднесоветской номенклатурой. И "слуги народа" вовсю занялись "тихой" приватизацией государственной собственности (формальная приватизация 1992-1994 годов во многом лишь закрепила результаты фактической, прошедшей в 1989-1991 гг.). Правда при этом они не заметили, как потеряли легитимное право властвовать.

В это время как никогда расцвела коррупция, гуманизирующую роль которой нельзя недооценивать. Стремление соединить власть и собственность - вообще-то вредное для страны - на уровне отдельных начальников привело к отсутствию авторитарной воли в масштабах всего аппарата. Это и позволило перевороту свершиться почти безболезненно. Единицы из многотысячной номенклатурной армии решились на силовое действие (августовский путч), да и то на удивление бездарное и вялое. В результате казавшийся незыблемым режим рухнул в считанные дни.

После августа номенклатура впала в растерянность. Она потеряла политическую инициативу - впервые за 70 лет. Судьбы страны стали вершить люди, которым это было не положено ни по чину, ни по возрасту. При этом номенклатуру как таковую никто не вывел за скобки - все "властители дум" после 21 августа пели одну песню: "Не допустим охоты на ведьм". Так что от рук революционеров пострадал только Ф.Э.Дзержинский, да и тот бронзовый...

Но уцелевшая номенклатура пережила сильный шок. Внутри нее произошло внутреннее размежевание на три группы. Первая - самая малочисленная и самая титулованная - сохранила жизнь и право на привилегированность (правда теперь скорее символическую), но безвозвратно потеряла власть. Они попали в число во всем виноватых как для "бывших", так и для "нынешних". Ярчайший представитель этой категории - М.С.Горбачев, чья попытка баллотироваться в президенты России в 1996 году до сих пор вызывает чувство неловкости: набрал бывший генсек КПСС и президент СССР меньше двух процентов голосов.

Другая, куда более многочисленная категория, - "не выигравшие" (они же "не нарулившиеся"). При советской власти они прозябали на должностях инструкторов горкомов или обкомов; при новом режиме некоторые из них поднялись на уровень федеральных парламентариев, а то и губернаторов, чего обычным номенклатурным путем не достигли бы никогда, но они ненавидят этот режим за сломанную регулярную, "как положено", карьеру...

Но самой многочисленной группой оказались "приспособившиеся", занявшие места в новом государственном аппарате. Тем более что распад номенклатурной вертикали привел не только к ослаблению номенклатуры как класса, но и создал возможность ее возрождения: в отсутствие централизованного пресса аппаратчики начинали приноравливаться к реальности всяк по-своему, а уж приноравливаться они умеют. Эта группа составила костяк новой бюрократии, которая получила к тому же приток свежей крови: в начале 90-х в начальники подались многие интеллигентские лидеры, часть из которых вполне вписалась в номенклатурный этос.

Новая русская бюрократия


Кто эти люди? Что здесь происходит?
Владимир Вишневский

В середине 90-х выяснилось, что у новой власти возник большой спрос на бюрократические услуги. Во-первых, российское чиновничество обнаружило богатейший запас прочности и оказалось самой надежной опорой для нового режима. Во-вторых, революционная интеллигенция, как и сто лет назад, показала свою полную государственную бездарность. И, в-третьих, у новой власти выявились проблемы с демократическими процедурами, без которых ее легитимность была даже не нулевой, а отрицательной. И единственной реальной возможностью решить электоральные проблемы оказался административный ресурс. Поэтому в середине 90-х произошел настоящий "бюрократический ренессанс".

Правда нельзя сказать, что новая бюрократия полностью тождественна советской номенклатуре. Она отличается от нее и по персональному составу, и по характеру. Новая номенклатура менее организованна и дисциплинированна, но она гибче и легче адаптируется к переменам. Это все же новое социальное явление, хотя весьма древнего происхождения.

М.Ю.Соколов еще в 1995 году обратил внимание на то, что новая русская бюрократия похожа не только на совноменклатуру, но на весь российский "класс начальников" в целом. Учредительный съезд номенклатурной партии "Наш дом - Россия", состоявшийся летом 1995-го, в тогдашней прессе принято было сравнивать с форумами советских времен - съездами КПСС, пленумами и партхозактивами. Соколов же провел иную аналогию - с собранием Английского клуба, описанным в "Войне и мире". И сделал вывод, что сегодняшняя бюрократия есть очередное воплощение служилого сословия, еще со старомосковских времен игравшего в жизни страны ведущую роль. Соответственно ей свойственны все непременные черты этого сословия - клановость, "подковерность", коррумпированность, иерархичность.

В то же время новая русская бюрократия имеет ряд специфических черт, порожденных особенностями времени. Во-первых, она фактически не составляет единого целого; региональные административные элиты замкнуты на себя. Советские карьерные механизмы - как горизонтальные, так и вертикальные, - разрушены революцией, а новые не созданы. Во-вторых, сегодняшняя бюрократия в большей степени, чем это было всегда, открыта для притока людей со стороны - из публичной политики и бизнеса. Сейчас эта черта уже не так очевидна, как в начале 90-х, но она есть. В-третьих, десятилетия идеократии выработали аллергию на любую идеологию не только в обществе, но и в номенклатуре. Там она, пожалуй, даже сильнее, чем в среднем по стране. Это означает, что наша бюрократия стремится обойтись не только вовсе без идеологии, но и без какой-либо корпоративной этики. Самая же специфическая черта новой русской бюрократии - необходимость играть на публичном поле. Такого в нашей истории еще не было.

Таким образом, социально-политическая роль бюрократии в революционной и постреволюционной России глубоко противоречива. Она одновременно и модернизатор ("единственный европеец", как и во времена Пушкина), и реставратор. Она монолитна, как полагается "иерархии функционеров", и разнородна. Она стремится к общей упорядоченности - и к удовлетворению своих эгоистических интересов.

В годы "директории" бюрократия постепенно укрепляла свое положение, существуя в причудливом симбиозе с двумя новыми элитными группами, порожденными революцией, - демократурой и олигархией. Вершины этого треугольника находились между собой в постоянном конфликте, но при этом вынуждены были помогать друг другу, чтобы не допустить реставрации. Скреплялось это единство противоположностей непререкаемым лидером - президентом Б.Н.Ельциным.

Просто царь


Жихарь привычно провозгласил: - Эх, всех убью, один останусь!
Михаил Успенский

Роль Бориса Ельцина в новой русской революции невозможно переоценить. Он был и нашим Мирабо - бунтарем изнутри системы, возглавившим "третье сословие"; и русским Дантоном, низложившим старый режим; и современным Робеспьером, осуществлявшим основные революционные преобразования; и, наконец, Баррасом, создавшим временный режим, тем самым не допустив реставрации и подготовив выход из революции.

Титаническая - не только в физическом смысле - фигура Ельцина на протяжении двенадцати лет высилась над нашим политическим ландшафтом. Отношение к "президенту всех россиян" было необходимым и достаточным условием для определения политической позиции. Борис Николаевич был осью российской политической жизни - и на пике фантастической популярности, и в эпицентре массовой ненависти; даже когда казался безвозвратно погрязшим в пучине сенильного слабоумия или отлеживался в ЦКБ. Притом что он никогда не был интеллектуалом, дипломатом, стратегом и т.д. Но именно он сумел выстроить удивительно "сейсмостойкую" систему власти, позволившую стране пережить революцию с минимальными издержками.

Ельцин - сознательно или неосознанно - нашел для себя оптимальную роль, легитимизировавшую его право на власть: роль русского царя; всеобщего отца, который может карать и миловать, дурить и властвовать. Тем самым он поднялся над основными группами влияния и взял на себя функцию арбитра между ними. У него не было возможности по-настоящему подмять под себя эти группы, но он добился того, что все они признали за ним право удерживать баланс.

Однако соотношение элитных групп не было постоянным: демократуру и олигархат раздирали внутренние противоречия, они все ожесточеннее боролись между собой. Нельзя сказать, что бюрократия оставалась при этом монолитной: достаточно вспомнить возникновение в 1998-1999 годах "номенклатурной оппозиции" во главе с Ю.М.Лужковым и Е.М.Примаковым. Но внутрибюрократические раздоры были не столь напряженными, так как инстинкт самосохранения в номенклатуре развит гораздо больше. Кроме того, Ельцин сам происходил из номенклатуры и потому инстинктивно тяготел к ней (хотя, зная чиновничество изнутри, все время бдительно следил, чтобы оно не слишком консолидировалось).

Однако к 1999 году силы Ельцина - физические и политические - были на исходе. Система быстро пошла вразнос, и спасти ее, казалось, могло только чудо. Впрочем, чудо ли? Внутриэлитные раздоры 1997-1999 годов и экономический кризис 1998-го не только нарушили равновесие между тремя основными группами интересов, но и ослабили каждую из них изнутри. При этом общество давно исчерпало свой революционный потенциал, а потому никто не мог и не хотел всерьез рушить систему. Некому было и совершать военный переворот - из советских вооруженных сил Бонапарт появиться не мог. Какой же Бонапарт без военных подвигов? И Ельцин одержал свою последнюю победу: он "назначил Бонапартом" В.В.Путина. То есть сделал ставку на бюрократию, как самую устойчивую и способную к консолидации часть общества.

Одни в поле


Сказал он: "Мне вас жалко,
Вы сгинете вконец,
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!"
А.К. Толстой

"Брюмер" 1999-2000 годов привел к краху симбиотической структуры; началось политическое падение олигархии и демократуры на фоне бюрократической консолидации. За четыре года после революции бюрократия фактически стала единственным полноценным политическим субъектом. Бюрократия стремится быть самодостаточной не только из корыстных побуждений - многие бюрократы, особенно высоко сидящие, искренне уверены, что только они знают, как и что надо делать для блага страны. Она не пользуется популярностью, но общество по привычке признает право начальников управлять страной. Во всяком случае в большей степени, чем право богатых или образованных. Куда же ведет страну этот единственный субъект?

Бюрократия, что естественно, стремится к максимальной централизации власти, чем сама себя ослабляет. Дело в том, что установить настоящую автократию она не может по трем причинам. Во-первых, не доверяет собственному лидеру. Не только конкретному президенту Путину, но любому сильному вождю: ведь для укрепления единовластия тому потребуется подтягивать саму бюрократию, а она в послесоветские годы слишком привыкла к бесконтрольности и сибаритству. Во-вторых, новая русская бюрократия несмотря на все "вертикальные" усилия не достигла внутреннего единства. Следовательно, и "коллективное руководство", осуществляющее диктатуру, тоже не получится. Самое же главное, для полноценной диктатуры нужны мощная энергетика власти и эффективные инструменты. У нас же нет ни того, ни другого.

В то же время без полноценной диктатуры осуществить чаемую централизацию бюрократия тоже не может - во всяком случае надолго. Сегодня у нее ограниченный ресурс контроля над обществом; "вертикаль" действует до тех пор, пока общество с ней мирится. На сегодня это так - как свидетельствуют социологи, "существующая властная система пользуется значительной массовой поддержкой (доверием, одобрением)". Но доверяют скорее не институтам, а личности, что вряд ли можно считать надежным основанием для государственной системы. К тому же существующая система неповоротлива при радикальных изменениях ситуации, что стало очевидным во время и после Бесланского кризиса. У нее нет ни мощного командного центра, способного реагировать на изменения если и не правильно, то быстро, ни альтернативных центров влияния, которые предлагали бы различные варианты решения.

Не забудем также и про сложные отношения бюрократии с первым лицом государства. Владимир Путин пришел к власти, опираясь на очень скромную поддержку в элитах. За ним была часть федеральной бюрократии (по большей части из силовых ведомств), несколько олигархов и ничтожно малое число представителей демократуры - жалкое подобие ельцинской коалиции. Их преимущество было в консолидации (фактором сплочения стала общая угроза), а все прочие с энтузиазмом предавались "войне всех против всех".

Став президентом, Путин занялся "зачисткой" политического пространства, устраняя из него элиту ельцинского времени. Но своей собственной у него не было, и он сделал ставку на "мнение народное". Политическое доминирование президента обеспечивается тем, что он - единственный политик и институт власти, которому люди доверяют. Это заставляет с ним считаться всех, в том числе и бюрократию.

В то же время бюрократия Путину необходима: его "рейтингократия", как выражается публицист Алексей Чадаев, требует построения "вертикали власти" в масштабах всей страны, для которой нужен строительный материал - бюрократия. Президент и аппарат в этой ситуации - "заклятые друзья", и это создает напряжение в системе.

В моем начале мой конец...


Когда увидишь человека,
Который наг...
(вариант - На коем фрак).
Козьма Прутков

Не будем несправедливы к "партии начальства" - она далеко не так глупа и корыстна, как любят представлять ее интеллигенты. Управленческая квалификация и практический опыт у многих бюрократов гораздо выше, чем у их критиков; их субъективные мотивы нередко вполне благородны; даже историческая роль бывает прогрессивной.

Но это менее важно, чем общая ситуация "деполитизации политического пространства", то есть монополизации властных ресурсов, сворачивания публичной конкуренции, сведения властвования к технологии управления. Слишком много государства - всегда плохо, а уж государства, сведенного к бюрократической иерархии, тем более. В таком государстве нет чуткости к изменениям, преобладает технократизм, нет конкуренции идей, и все это прямой дорогой ведет к тяжелым кризисным ситуациям, из которых непонятно как выбираться.

Бюрократия сегодня как бы усилилась, и в этом прослеживается тенденция к ее ослаблению. У нее сегодня нет конкурентов. Она опирается на общественную усталость от революционного хаоса и вековую традицию бюрократического господства. Она стремится повсеместно утвердить свое доминирование - в политике, экономике, общественной жизни.

Но тем самым бюрократия набирает слишком много функций, чем создает все большую вероятность крупных ошибок. Притом что у нее нет способности силой утвердить собственную непогрешимость - сил-то нет. И это означает, что самая живучая, могучая и до сих пор никем непобедимая социальная группа революционного периода в действительности находится в крайне рискованной и неустойчивой ситуации.

Два "Рима" - демократура и олигархия - пали, третий (бюрократия) висит на волоске. Быть ли четвертому?

Партийная Россия


Никто не проиграл, пока никто не выиграл!
Джек Лондон

Многопартийность была одним из основных устремлений демократической общественности времен перестройки и гласности. Что такое реальная многопартийность, как она создается и зачем нужна - никто этого толком не знал. Достаточно было того, что многопартийность существовала в любой развитой демократии. К тому же она противопоставлялась однопартийной монополии на власть, закрепленной в конституционном положении о "руководящей и направляющей роли КПСС".

Тем не менее, потребность в устойчивой партийно-политической системе для модернизирующегося общества не мнимая: именно партии призваны быть основным инструментом политического влияния гражданского общества - имея в виду, что гражданское общество есть модель социального строя, а не один лишь "третий сектор". Других реальных инструментов человечество пока не создало - во всяком случае для демократии (как не создало пока и чего-либо более удачного, чем демократия).

Именно партии призваны быть медиатором между большинством и группами интересов; именно в партиях должен формироваться политический класс демократического общества; именно через партии должна формироваться политическая повестка дня. А как обстояло и обстоит дело с партиями в России на самом деле?

Юрий Гиренко
Обсудить статью в форуме
Последние статьи раздела:
  • Время "после России" // 29.07.2015
  • Ошибки президента Януковича // 21.02.2015
  • Mein Kampf - против Гитлера ? // 21.02.2015
  • «Cовещательный опрос» 27 марта 1994 года фактически отделил Донбасс от Украины // 28.01.2015
  • Харьковский котел 1942 год // 09.01.2015
  • Первая мировая. Вкус чечевичной похлёбки // 03.08.2014
  • "Спецкомандировка" на юг // 27.03.2014


  • © Kievrus 1999-2014 Написать письмо
    google-site-verification: google90791c0187cc9b41.html